Дед

1949 год. Вечер. Дед читает "Анну Каренину". "Мне отмщение и Аз воздам". Как нескоро узнаю я истинный смысл этих строго предупреждающих слов! Дед малограмотный, он читает,  медленно шевеля губами, и мне так интересно наблюдать за ним!  У  деда старые очки, оправа сломана в нескольких местах, и она укреплена толстыми нитками темно-зеленого цвета.

Лето. Дед решает перекрыть крышу рубероидом. Рубероид старый - остатки рулонов, купленные на барахолке по случаю. Гвоздей нет. Зато в обрезках досок, выписанных на заводе для нашей маленькой прожорливой печки, гвоздей полно. С моим двоюродным братом Виталькой выдергиваем их по очереди – клещи у нас одни на двоих. Гвозди кривые, ржавые. Дед велит их выравнивать.  Держу гвоздь за шляпку, рихтую молотком. Через несколько  минут руки покрываются густой и плотной ржавой пылью. Очень болят пальцы, но дед обещал заплатить по одному рублю за каждые сто выровненных гвоздей. Брату он платит рубль всего за пятьдесят гвоздей. Пытаюсь выяснить – за что такая несправедливость? Дед смотрит на меня внимательно:

- У Витальки есть отец. У тебя – нет. Тебе всегда будет труднее, чем ему. Поэтому ты должен работать ровно в два раза больше, чем те, у кого отцы пришли с войны.

И тут же расплачивается со мной мятым изношенным рублем. 

Рубль – это богатство. Рубль - это два стакана газированной воды с сиропом по четыре копейки, мороженое за двадцать копеек и три раза сходить в кино. В кино я иду с друзьями. Бешеные очереди за билетами, в длинном узком зале кинотеатра не продохнуть. Гаснет свет, на экране мелькают титры - "Этот фильм взят  в качестве трофея"…  Смотрим "Тарзана", "Тарзан находит сына", "Приключения Тарзана в Нью-Йорке". Широкоплечий красавец, перепрыгивая с лианы на лиану вместе с обезьяной Читой, спешит на помощь своей подружке Джейн. И взрослые, и дети сидят в кромешной духоте, завороженные и счастливые. Там, на экране, джунгли, там красивые артисты, там совсем другой мир, который так близко – только руку протянуть, и так бесконечно далеко, что только вздохнешь безнадежно, когда побегут по экрану заключительные кадры.

После кино, счастливые, воодушевленные кино - подвигами, всей ватагой идем к Витьке Киселеву. У Витьки два преимущества – у него есть велосипед, и он живет возле единственной в городе площади, где этот велосипед можно погонять. Великодушный после кино, Витька разрешает нам прокатиться. По одному кругу, не больше.

- А то сломаете еще велосипед, - говорит Витька.

Садимся кружком на траве, говорим о будущем. Какое оно, это будущее, там, за плотной толщей бесконечных лет, туманящихся впереди? Спорим, кем лучше быть – летчиками или моряками. Другие профессии не обсуждаются.

- А я буду Тарзаном, - размечтался Владька.

Мы хохочем. Летчики, подводники – это реально. Но стать Тарзаном?!...

Утром лезу на  чердак. Там всегда таинственно, там пахнет старым сеном, маленькое окошко заросло паутиной, валяются списанные из обихода за ненадобностью старые вещи – безмен, керосиновая лампа с пересохшим  фитилем, кривое велосипедное колесо, вторые рамы – перед зимой они будут спущены вниз, вымыты и вставлены в оконный проем. За рамами вижу сверток из промасленной бумаги. Что это? Просовываю руку, достаю сверток, разворачиваю - новехонькие сияющие гвозди, много гвоздей.

Спускаюсь вниз, дед уже возится по хозяйству.

- Дед, ты зачем заставляешь нас гвозди ровнять? Смотри, какие у меня пальцы.

- А как ты еще можешь заработать? У матери будешь попрошайничать, что ли?

Иногда у деда бывает хорошее настроение. Он подзывает меня к себе и вдруг неожиданно сообщает мне:

- Ты даже не знаешь, какой ты счастливый.

И на мой вопросительный взгляд объясняет, - потому что ты доживешь до двухтысячного года.

- Откуда ты знаешь? Может быть, и не доживу.

- Обязательно доживешь. Я тебе завидую. Такая будет жизнь красивая! Все будут хорошо жить, войн вообще больше не будет, все люди будут здоровые. И еды будет – сколько съешь. Жалко, что мне это не увидеть.

И мне кажется, что глаза деда затягиваются предательской влажной пленкой.

Праздник тридцать второй годовщины Октябрьской революции. Мы взволнованы. Демонстрация. Духовые оркестры выбрасывают в небо металлические аккорды торжественных маршей.

"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью"….

На улицах огромные плакаты "И засуху победим". Усатый, с легкой сединой, Корифей - в левой руке трубка - склонился над картой страны. В правой руке у него толстый красный карандаш, и он рисует им схемы защитных лесопосадок.

1949 год. До похорон вождя еще четыре года. Таких долгих и таких тягучих…

Мой дед гоняет голубей,

Ему давно за шестьдесят.

Он смотрит в неба голубень,

Где точки голубей стоят.

Где тает тучки легкой след,

Где тают точки голубей.

На небо долго смотрит дед

Из – под насупленных бровей.

Ему давно за шестьдесят,

Вся жизнь его давным – давна,

Но как синеет деда взгляд,

Испивши синевы сполна!

И очень скоро дед уйдет.

А там, где голуби пока –

Останутся лишь облака,

да серебристый самолет…

Тогда мне казалось, что шестьдесят – это так много…