– Юра! Вставай! – Шурка Кондрашин уже заходил, и тетя Нина через окно махала рукой. – Вставай, а то опоздаем на пригородный поезд, и всю земляничку соберут другие. Давай, сыночек, просыпайся!

И зачем я только вчера согласился с нашей соседкой-заводилой тетей Ниной поехать аж за шестьдесят километров за этой злосчастной земляникой?! Спал бы, да спал бы сейчас. Так нет, надо вставать в такую рань! А что делать? И Шурка, и другие пацаны со своими мамами тоже поедут с тетей Ниной, а не поехать, значит, стать посмешищем своего двора.

Встал, наскоро умылся. На столе уже стоял какой-то завтрак, но я есть ничего не стал, кто же ест в такую рань? Мама была уже готова, дала мне с собой тряпичную сумку с краюшкой хлеба и бутылку воды. Как сейчас помню, бутылка была с высоким тонким горлышком, заткнутым в несколько раз свернутым обрывком от газеты.

– Здорово! Здорово! Здорово! – это я поприветствовал своих товарищей и врагов, с кем то дрался, то мирился, ходил в кино, вместе отдыхал в пионерлагере, учился в одной школе.

Словом, это были такие же мальчишки, как и я, кто в голодные послевоенные годы не был обласкан несладкой жизнью. И вот сегодня нам предстояло добраться до желанных земляничных полян, полакомиться сладкими ягодами да еще домой привезти, угостить своих родных.

А весть о том, что этим летом уродилась уйма земляники, принес старый дед тети Нины, который приезжал к ней на несколько дней погостить.

Кажется, это было в году сорок восьмом, потому что мама положила в сумку четвертушку черной буханки – знак того, что хлебные карточки уже отменили, и при наличии денег можно было купить немного хлеба.

Мы должны были сойти на станции (не помню, как она называлась), потом прошагать две небольшие деревеньки, потом еще дальше в лес, и уже там на пригорках в траве отыскать вожделенную ягодку.

От Трикотажной улицы, где мы все жили, до вокзала надо было пройти минут пятнадцать. Мы чуть было не опоздали на поезд. Заскочили, нашли свободные места, расселись и расположились: женщины отдельно, мальчишки отдельно. У наших мам свои разговоры, и у нас, огольцов, тоже свои. Витька Аксенов стал нас смешить:

– Отгадайте, что это такое? – он стал крутить двумя пальцами свою неумытую щеку туда-сюда, туда-сюда. Потом этими же пальцами начал, как маятник, двигать слева направо и справа налево. – Ну что, догадались? Нет? Сказать вам? Это мужик с больным зубом подошел к железнодорожной кассе и попросил два билета в Кривощеково, туда и обратно.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! – мы держались за животы, били друг друга по коленям и, повторяя движения Витьки, крутили свои щеки, а потом двигали пальцами вверх-вниз. – Ха-ха-ха! Два билета в Криво... Ха-ха-ха!

Так незаметно летело время. От разных историй, рассказываемых друг другу, стало немного скучно, и мы потихоньку под ритмичный стук колес задремали.

Вдруг в глубине вагона возникло какое-то оживление, взрослые стали подозрительно переглядываться и шептаться между собой. Шум усиливался, и вот среди других голосов отчетливо послышалось слово, которого все мы, и взрослые, и пацаны, боялись больше всего: «Ревизоры»!

По вагону быстро-быстро, будто убегая от кого-то, стали сновать люди. Но убежать никто не смог, ревизоры шли из крайних вагонов навстречу друг другу. И вот случилось самое страшное и неприятное: они задержали мою маму, показывали ей маленькие книжечки, ругали.

– Простите меня! – чуть не плакала мама. – Мы опаздывали на поезд и не успели купить билеты, ей-богу! Мы не виноваты, отпустите нас!

Может быть, мы действительно не успели купить билеты на поезд, но скорее всего у нас просто не было на них денег.

– Давайте-давайте! Проходите к выходу. Сейчас сдадим вас в милицию, пусть оштрафуют. Будете знать, как ездить «зайцами»! – настаивали ревизоры.

– Но как же я оставлю своего сына?! Как он доберется обратно домой?!

– Ничего не знаю, давайте все к выходу!

Почему-то ревизоры не стали трогать тетю Нину. Может быть, у нее был билет, или ревизоры решили нас, ватагу пацанов, оставить на нее, не знаю. В этой неразберихе я толком и не заметил, как маму вместе с другими безбилетниками злая баба и два мужика-ревизора вытолкали в тамбур, чтобы на ближайшей станции учинить расправу над теми, кто всю войну трудился, помогая фронту, растил и воспитывал детей.

– Юра! Не волнуйся, будь с тетей Ниной, я скоро вернусь! – сквозь множество голосов расслышал я мамин голос.

Совсем скоро мы сошли на нашей станции, сбились в кучу и молча поплелись за тетей Ниной, удрученные тем, что произошло. Незаметно осталась позади и вторая деревенька. У колодца бабуля привязывала к колышку бородатую белую козочку.

– Здравствуйте! – это тетя Нина каким-то хриплым голосом обратилась к старушке. – Как нам пройти к Красной горке?

– Так вот же она за леском, аккурат после поворота. Небось, за земляничкой приехали? Идите, идите, там ее столько, что хоть тыща людей собирай, ни в жисть не соберешь.

Мы немножко приободрились, пошли веселее. Витька Аксенов стал рассказывать еще что-то смешное, но его уже никто не слушал, все спешили за тот самый поворот, после которого начинались пестрые от разноцветья земляничные поляны знаменитой Красной горки.

– Шурка! Иди сюда, посмотри, сколько ягод!

Мы набросились на ягоды, рвали их двумя руками. Нам хотелось набрать быстрее и больше, поэтому мы начали рвать землянику еще и губами. Примерно через полчаса, когда первые страсти улеглись, стали собирать уже не все подряд, а только самую красную и крупную.

Аромат! Словами не передать. Собирали ягоды кто в стеклянную банку, кто в банку из-под американской тушенки, кто в корзинку. Словом, у кого что было припасено.

Солнышко поднималось все выше и выше. Стало припекать, я уже снял теплую рубашку – утром было довольно прохладно.

Собираясь по ягоды рано утром, никто из нас толком ничего не поел, и вот сейчас, спустя несколько часов после езды на поезде, находясь на свежем воздухе среди душистой земляники, мы ощутили нестерпимое чувство голода.

Впрочем, голод у всех нас был, наверное, всегда. Чем после войны питались? Мяса не было, масла тоже, хлеба ели мало, не досыта. Хорошо, когда картошку, а то ведь лебеду и крапиву нередко приходилось варить...

Видя, как мы разморились на солнце, тетя Нина скомандовала:

– Ребята, привал, отдыхаем! Давайте перекусим, у кого что есть.

Сейчас, по прошествии многих лет, с высоты сегодняшней пресыщенности от изобилия еды, мне очень стыдно. Но тогда, схватив краюху хлеба, забыв, что мама обещала вернуться, я отламывал кусочек за кусочком черного черствого, но ужасно вкусного хлеба, заедая его ароматной сладкой ягодой и запивая уже согревшейся на солнце водой. Остановиться было невозможно, не хватало силы воли. Я не заметил, как проглотил последние крошки, и только тогда резанула мысль: «А если маму все-таки отпустят, и она найдет нас?». Так и случилось. Через некоторое время вдалеке показались силуэты наших мам.

– Ура! Наши мамы идут! Ура! – кричали пацаны. Тетя Нина кинулась навстречу:

– Ну что, отпустили? Оштрафовали?

Мама рассказала, что по телефону связались с Новосибирском, с нашим заводом, разыскали папу. Он долго что-то говорил в трубку – может, обещал заплатить штраф, может, еще чего, но всех отпустили, и, уже обращаясь ко мне, попросила:

– Юрчик, дай мне немного хлебушка, я очень хочу есть.

Я опустил глаза вниз, и из них на земляничную поляну потекли слезы такие же крупные, как только что собранная ягода. Выручила тетя Нина:

– Вот возьми, Вера, у меня кусочек остался, а у Юры есть земляника.

Прошло уже более полувека, мамы давно нет в живых, но я часто вспоминаю те земляничные поляны и ту ягоду, враз ставшую тогда для меня горькой...

Прости меня, мама!