Федорченко Жанна Григорьевна

Жанна Федорченко встретила войну в Ленинграде. Ее семья отказалась от эвакуации и всю блокаду прожила в осажденном городе. Они жили в комендантском доме Петропавловской крепости. в нем же встретили известие о прорыве блокады.

Мы — дети блокады. Мы не собирали снаряды, не сбрасы­вали с крыши зажигалок, не рыли траншеи. Но мы страдали. Детство наше было искорежено, испорчено. Блокадные дети — это взрослые.

Наша семья жила в Петропавловской крепости в Комендант­ском доме. Начало экскурсионного осмотра — это была наша двухкомнатная квартира. Нас у мамы было пятеро — три девочки и два маль­чика, и еще одна сестра родилась в 1943 году. Отец — кадровый военный. Его часть стояла на защите Ленинграда.

Местные власти заставляли маму, как многодетную, эвакуи­роваться. Эта проблема обсуждалась на семейном совете (мама, бабушка и мы, дети). Я помню, мама взяла нас, кто постар­ше (1938 г., 1937 г., 1934 г.), за руки и повела на пристань в Петропавловской крепости, откуда отправляли тральщиками многодетных в детские дома. Только нагруженные тральщики отходили от пристани, как пикировали немецкие самолеты и бомбили их. На наших глазах тонули, гибли люди, Нева была крас­ная от крови. И мама сказала: «Нет, мы останемся в Ленинграде. Если суждено погибнуть, то погибнем вместе». Помню, просну­лась ночью от скандала между отцом и матерью. Отца послали к семье, чтобы он заставил маму с нами эвакуироваться. Мама отказалась.

Начались наши мытарства. Нужно было зарегистрировать продуктовые карточки. Мама обошла все регистрационные пун­кты Ленинграда, но ей отказали. Многодетные должны эвакуи­роваться. Мы были в отчаянии. Мама от нас ничего не скрывала. Вечером бабушка взяла наши карточка и пошла регистрировать свою. Видимо, регистратор устала (вошла пожилая женщина) и, не глядя, проштамповала все карточки. Так мы остались с мизер­ным пайком. Нам повезло...

Мама работала на кинобазе, там же, в Петропавловской крепости, главным бухгалтером. Пайка не хватало. Мама набирала про­дукты на неделю вперед. Неделю мы лежали голодные, нам не разрешалось вставать, что­бы не расходовать энергию.

Fedorchenko1.JPGПомню, как я встала, сделала несколько шагов по комнате и очнулась, когда бабушка, сама обессиленная, на коленях тащила меня на диван. За всю блокаду мама нас ни разу не водила в бомбоубежище. Если бомбежка заставала нас дома, мама сади­лась на стул посреди комнаты, маленького брала на руки, а мы стояли на коленях, уткнув головы ей в колени и замерев, пока не кончалась бомбежка.

Помню, как мама брала меня с собой, и мы шли на рынок, где можно было обменять вещи на продукты. Там было все, и мама меняла одежду... на полбуханки хлеба. Спекулянты нажи­вались, они спекулировали не только хлебом, но и квартирами.

Когда разливалась Нева, у нас на кухне воды было по щи­колотку. И когда не было у бабушки сил идти за водой на Неву, она собирала воду с полу на кухне, выползала на улицу, рвала траву, которая росла между асфальтом и домом, варила и вли­вала нам по ложке в рот.

Помню хлебный паек, который мама делила на маленькие кусочки, вполовину спичечного коробка. И однажды мне не до­сталось и этой крохи. Я не плакала, не просила, а хлеба очень хотелось. Я взяла чайную алюминиевую ложку и пыталась же­вать ее, представляя, что это хлеб. И мне показалось, что у этой ложки вкус хлеба.

Помню, как мы все были дома. Вдруг услышали выстрелы — не вой снарядов, не разрывы бомб, это уже было привычно, хоть и страш­но, а выстрелы. Мама сказала: «Или наши прорвали кольцо блокады, или немцы вошли в город». Леденящий страх овладел мной. Мама сказала, чтобы мы сидели, а она выйдет - узнает, в чем дело. Мне казалось, что маму я больше не увижу. Но она вернулась со сло­вами: «Пойдемте на улицу, наши прорвали блокаду».

Мы вышли. На улице было много народу, очень красиво, разноцветные огоньки взлетали вверх. Люди пели, танцевали, обнимали друг друга. Но радости я не испытывала. Мне было страшно. Я не могла понять, как можно смеяться, когда стреля­ют. Вот так я узнала, что такое салют.

В 1947 году отца перевели в Севастополь, и мы уехали.

За все годы я впервые только в 1989 году смогла поехать в Ленинград, в отпуск. Я была там 20 дней в августе. Не могу опи­сать, с каким трепетом я шла по мосту в Петропавловскую кре­пость, как я от волнения не могла стоять в очереди за билетами на экскурсию и решила, что хоть посмотрю на комендантский домик. Когда я увидела его — трудно передать мое состояние. Я подошла, потрогала стену, подошла к двери, которую постоянно открывала в детстве. Она была закрыта, и я стала уходить, огля­дываясь, но... дверь открылась, и вышла пожилая женщина. Она спросила: «Что вы хотите?». Я стала сбивчиво объяснять, что жила вот тут, в этой квартире. Она пригласила зайти. У меня подкашивались ноги. Там все переделано, сделали своды, пере­кроили... Но я все равно определила, где был коридор, кухня, комнаты. Служительница меня убеждала, что в Комендантском доме никто никогда не жил. Она ошибалась…

 

 

 

 

Если Вы хотите поделиться с нами воспоминаниями своих близких о событиях Великой Отечественной войны, то Вы можете сделать это здесь.

Поиск по фамилии: