Тищенко Тамара Петровна

Тамара Тищенко встретила войну в Ленинграде. В ее воспоминаниях сохранились свидетельства жесточайших испытаний, выпавших на долю блокадников. Но, несмотря на лишения и гибель родных, вера в Победу не ослабевала ни на один день. Тамара Тищенко прожила в осажденном городе вплоть до самого снятия блокады.

Родилась я, когда шла Финская война. Отец погиб на Ленинградском фронте уже в Великую Отечественную.

Мы с мамой жили в коммунальной квартире на Выборгской стороне. С началом Блокады по вечерам город начал погружаться во тьму: погасло уличное освещение. В домах было велено сделать затемнение — мама плотно завешивала одеялом окна, когда за­жигали свет. За состоянием затемнения следило домовое на­чальство, и даже за небольшую щель, сквозь которую пробивал­ся свет, грозило строгое наказание. В окнах домов, на стеклах, повсюду было наклеены крест-накрест полоски бумаги. Счита­лось, что это может спасти стекла в случае взрывной волны. В небе неподвижно висели аэроста­ты воздушного заграждения, напоминающие гигантские, пухлые сардельки.

Дров не было. Для буржуек ломали все, что горело. Из гильз делали коптилки для освещения. Спать ложились не раздеваясь, в пальто и шапке. Получив 125 гр. хлеба на человека, делили их на несколько частей и запивали водой.

Люди умирали тихо, спо­койно, без крика и стона.

Воды не было, ее брали из Невы. К проруби тянулась понурая вереница людей, каждый нес в руках чайник или кастрюльку. Когда поднимались на берег, обязательно немного воды выплескалось из емкости, и очень скоро образовывалась ледяная горка. Если человек падал, вода проливалась и приходилось снова идти к проруби.

Многие ловили кошек, собак и голубей. На кладбище могильщики рыли ямы за хлеб, поэтому многие оставляли трупы прямо на кладбище, не зары­вая.

В нашей коммуналке перед самой войной соседка родила девочку. Я как-то спросила маму: «А где ляля?». Оказывается, соседка съела свою дочку. В итоге, она выжила в блокаду и даже работала по­сле войны на ткацкой фабрике.

А мы с мамой не могли съесть даже нашу собаку овчарку. С этой собакой я, держась за поводок, спускалась в бомбоубежище, а мама подни­малась на крышу дома тушить фугаски. Но долго без взрослых во время обстрелов я не могла находиться, и мама отдала меня в детский садик, который находился недалеко от нашего дома. А собаку мама отдала за буханку хлеба на продовольственный склад, который находился на нашей улице.

Дети рано взрослели. Но буквально все время тяжелой бло­кады была святая вера в нашу победу. От мала до велика мы в нее верили, этой верой жили, не сдавались.

Я в садик перестала ходить, от истощения отекли ноги. Дедушка сказал: «Посидишь пока дома, мы тебя подкормим». Дедушка и дядя на военном заводе краси­ли пушки, и им выдавали небольшое дополнительное питание, которое они отдавали мне. Сам дедушка умер в январе 1942 г., а дядя в феврале 1942 г. Я начала ходить и снова пошла в садик от завода №77, где работала моя мама.

Наш дом окружали заводы, которые немцы круглосуточно бомбили и обстреливали. Однажды ночью с самолета была сбро­шена бочка с горючим, а за ней посыпались зажигалки. Бочка упала на пустырь, где находился мой детский садик. Кастелян­ша послала меня получить белье для новенького, а в это время раздался взрыв. Я упала вся в крови. Потом мне сказали, что кастеляншу убило, а мне осколок попал в лоб, так, что до сих пор остался шрам.

Некоторое время я вместе с мамой ходила на завод и ноче­вала там в цеху. Однажды я проснулась оттого, что у меня за пазухой что-то шевелилось. Я побежала к начальнику и говорю: «Николаич, посмотри, что у меня там?». Он вытряхнул мышей.

Фашисты думали, что мы сдадим город, бросали листовки: «Ленинградские матрешки, приготовьтесь к бомбежке, доедите бобы, приготовите гробы. Победа наша, а с Ленинграда — каша».

Хорошо запомнилось и радостное событие: 27 января 1944 г. — полное освобождение Ленинграда от фашистской бло­кады. Все мы кричали «Ура!», плакали от радости, обнимали друг друга, вспоминали погибших, отдавших свои жизни ради Победы!